Акпер Акперов - Незримый поединок [Повесть и рассказы]
Я выхватил нож…
— Говорите! Кто? Я все равно его убью.
Дильбазов отвел взгляд и сказал:
— Верно, если станете убийцей, кличка «Черный» больше вам подойдет.
Я выбросил нож. Обеими руками ухватился за баранку и стал биться головой о собственные руки.
— Все равно узнаю, кто эта шкура и перегрызу горло!
Дильбазов положил руку на мое вздрагивающее плечо.
— Самыми искусными истеричками бывают падшие женщины, а мужчине это не подходит… А что если кто-нибудь из ваших родных объявится?
И выпрыгнул из кабины. Раздался глухой стук дверцы…
— Что тут разные вопросы ему задавать? Пусть не выкручивается, а прямо отвечает: будет «завязывать»[8] воровские законы или нет?
Этого потребовали от меня на суде общественности колонии, который состоялся на следующий день. Я оглянулся на голос, донесшимся откуда-то из гущи собравшихся в читальне. «Надо ответить, надо ответить» — думал я лихорадочно. Но было уже поздно.
— Я, как член суда, буду говорить еще и как первый в твоем деле свидетель, — начал заключенный Дурсунов. — Ни председатель, ни народ против моих вопросов не пойдут. Вопросы я буду задавать сразу. А то я их забыть могу. Когда ты на них справедливо ответишь, тогда и нам виднее станет. Народ у нас понятливый в этих делах. Так вот, слушай, какие вопросы.
Дурсунов, стараясь придать больше солидности своей позе, с достоинством расположился за судейским столом и стал загибать пальцы:
— По приходу в колонию против коллектива пошел? Самовольно, чуть ли не с дракой себе место выбрать хотел? Воровскую сходку устраивал? От работы увиливал? Верно? Все верно? У других покупки отобрать хотел?
Я, не дав члену суда закончить свои вопросы и загнуть следующий палец, со злостью прервал его:
— Верно! Все верно. И тебя еще послал к… Счеты со мной сводишь, судильщик?!
Когда я презрительно отвернулся от членов суда, я увидел начальника колонии, который что-то записывал в блокнот. Здесь же сидели другие офицеры.
Из зала заседания у кого-то в публике вырвалось вдруг:
— Как следует ему мозги вправить надо!
— Все еще к «авторитетам» причислять себя будешь?1 Отвечай на вопросы, как полагается!!
Председатель товарищеского суда поднял руку и обратился к публике:
— Порядок соблюдать надо! Простой публике общественные судебные дела не совсем знакомы, а нам известно, какие порядки в таком судебном процессе существуют. Пока мы будем допрашивать свидетелей. А если кто из публики по собственной охоте захочет показания дать, мы их желание примем во внимание. Вы, гражданин подсудимый, по старым очкам новому итог подводите, — обратился он ко мне, усаживаясь за стол. — А это уже совсем без надобности. Я, как председательствующий, должен заметить, что вы совсем не тот, за кого себя выдаете. Никакое хамство не возвеличит теперь вас…
Председатель, важно перелистав лежащую перед ним тощую папку, вызвал следующего свидетеля.
— Теперь тут артачиться не к чему, — начал новый свидетель, невысокий крепыш с красной повязкой. — Дело ясное. Джумшуд с воровскими порядками хочет дружить. Но это еще полбеды. У него большой аппетит. Вот наш бригадный Расул, он с Джумшудом в следственной вместе был, сам может сказать, как Джумшуд из него вора сделать хотел. А Расулу даже на ум не приходили такие фантазии…
Когда крепыш указал на Расула, тот робко оглянулся на замполита, который сидел рядом с ним и улыбнулся.
— С другой стороны, — продолжал свидетель, — Расул с Джумшудом одновременно в нашу колонию прибыли. Расул скоро ученический срок по токарному делу округляет. А Джумшуд? Джумшуд курево у «мужиков» отбирать вздумал. Да еще как, силой. Мы тогда всей бригадой Расулу с Джумшудом дружить запретили…
Мои раздумья привели меня на виселицу совести. Но я старался не выдать своей подавленности. Оглядываясь по сторонам, пытался заметить кого-нибудь из «своих». Но в зале их почему-то не было.
— Кончай заседать! — раздался чей-то голос. — Пусть отвечает!
Председатель не придал значения реплике.
— Ваша причастность к воровской группе, — сказал он мне, — доказана. Ваши нарушения налицо, я их перечислять не буду. Теперь мы будем вас судить. И вот как: всей колонией администрацию просить будем, чтобы вас никуда не отправляли отсюда. Мы не потерпим позора, чтобы наш коллектив оказался бессильным. А теперь вы имеете последнее слово.
Я поднялся с места. Заговорил не сразу. «Неужели мне страшно? Отчего? Что сковало меня?» Не поворачивая головы к публике, смотрел куда-то в сторону, мимо судейского стола. Было невыносимо трудно произнести первое слово. «Сейчас все злорадно загудят. Позорище устроят. Куда лучше всю жизнь в наручниках, в одиночных находиться». Но это было не настоящее. Это было последней вспышкой глубокого, пустого самолюбия. Настоящее же вырвалось у меня непроизвольно:
— Мне нечего больше сказать, — отчетливо, громко произнес я. — Я виноват и хорошо это понял сейчас.
Затаив дыхание, с минуту помолчал и прислушался к залу. Мне не верилось. В зале стояла плотная тишина.
— А ты смелее! — раздался вдруг чей-то спокойный голос из дальнего угла.
Я оглянулся. Мои глаза встретились с глазами Леуса и Балаева. Те, улыбаясь, дружески кивали мне головой.
— По каким приметам, или к чему вы меня присудите, продолжал я твердым голосом, чувствуя однако, что не могу скрыть собственного отчаяния, — это меня вовсе не интересует. Это ваше дело… И ваше право. А вот другое меня волнует. Мне нужно просить прощения у дяди Искендера, у «Медведя». Пусть обижается, что я его опять по кличке называю. Все равно я прошу у него прощения! Он меня понять заставил, что я… что я…
Я замолчал и вновь с изумлением прислушался к залу. Там опять было тихо. Оглушительно звенела только тишина. Я осмелел и добавил:
— Он прощать умеет!
Дурсунов ответил мне потеплевшим взглядом.
Тетрадь восьмая
Видимо, заключенным, членам товарищеского суда, которые должны были вынести мне приговор, было нелегко. Теперь я понимаю хорошо, как это было тяжело: решать судьбу человека. Рубить с плеча куда проще… Время, которое я провел в ожидании решения товарищеского суда, тянулось в какой-то медлительной лихорадке. Я боялся, что люди, которых я еще недавно презирал и которые знали об этом, будут безжалостны.
Но мои опасения оказались излишними. Заключенные, решавшие мою судьбу, так или иначе прошли мой жизненный путь и хорошо знали изломанные судьбы человеческие. Заключенные сказали: коллектив верит, что Пашаев найдет в себе силу воли освободиться от пороков прошлого… Такое решение вынес товарищеский суд, такие слова произнес председатель…
А дальше все было просто. Леус и Балаев подхватили меня под руки и вывели из зала суда. Они наперебой убеждали меня, что совет коллектива и члены бригады и мысли не допускают, что я не смогу оправдать доверия.
Какое это емкое слово: доверие… Да, именно это слово вселило в меня тогда веру в людей и в самого себя…
Когда прогудел сигнал «отбой» я все еще продолжал курить, сидя на ступеньках у выхода. По стуку костыля догадался о приближении Бесфамильного. После события у магазина, между мною и Бесфамильным объяснений не было. Каждый по-своему запечатлел происходившее, не желая в дальнейшем вспоминать о нем. Я знал, что после товарищеского суда Бесфамильный с нетерпением ожидал момента для объяснения и вот он рядом со мной. Взгромоздился на ступеньки нарочито шумно и неуклюже.
— По-честному кончать со старым решил или повязку оденешь?
Я смолчал.
Бесфамильный, заглядывая мне в глаза, сказал:
— Ты не торопись. Не думай, что я уже совсем сдался. Без меня ты и сейчас дела большого не сделаешь. Особенно в этой зоне. Ты что же, обиделся, что там, у ларька я тебя бросил?! А что я мог сделать, когда на тебя навалилась целая толпа. Со мной сразу бы там расправились. Я же здесь не новенький…
— Брось баланду разводить, — сказал я. — Что ты меня упрашиваешь? Что уговариваешь? Отстань ты от меня. Не по пути мне теперь с тобой. Понял?
— А вдруг свои на объяснение вызовут? — спросил Бесфамильный, не поднимая головы.
— Заткнись!..
Я сорвался с места. Немного постоял в ожидании. В эту минуту я был зверем, готовым прыгнуть на свою жертву. Но Бесфамильный больше ничего не сказал.
— Прощай! — бросил я и быстро зашагал к общежитию.
Я вошел в помещение, стараясь не попасться никому на глаза. Ложиться не хотелось, хотя и чувствовал себя переутомленным. Даже мягкий, усыпляющий свет ночника не клонил ко сну. Долго сидел на кровати. Чем длиннее и глуше делалась зимняя ночь, тем сильнее меня охватывало состояние замкнутости, одиночества.
